На фото: Великие лидеры исламской революции в Иране – аятолла Хомейни и аятолла Хаменеи. Фото с веб-сайта Russian.Khamenei.ir

4 ноября исполнилось 30 лет событию, которое по праву можно отнести к числу этапных в мировой истории. Тем не менее, захват толпой фанатиков посольства США в Тегеране и последовавшая вслед за этим 444-дневная трагедия взятых в заложники американских дипломатов все еще не стали историей в чисто академическом смысле этого слова. Недаром же в нынешнем Иране «юбилейные» манифестации проходили с таким размахом и ликованием, будто эта «победа ислама» и «полная капитуляция американской сверхдержавы» произошли не 30 лет назад, а вчера. И лозунги типа «Смерть большому шайтану – Америке» (а заодно и «малым шайтанам» – Израилю, Великобритании, а также России) сейчас звучат не менее яростно, чем в том, уже далеком 1979 году. Правда, появилась деталь, отражающая совершенно новую реальность – проклятия и угрозы «хорошенько двинуть по физиономии США и Великобритании, показав, что перед могуществом Ирана они – ничто» мотивируются теперь коварными происками Запада, направленными против «незыблемого права Ирана на освоение мирных ядерных технологий».

Однако и эта новая реальность берет свое начало в ноябре 1979-го: именно захват посольства США стал «точкой отсчета», после которой на международную арену буквально ворвался абсолютно новый, непонятный и непредсказуемый фигурант – фундаменталистский режим в Тегеране. Его лидеры в лице фанатичных теократов начали с того, что ошеломили мир вопиющим нарушением международного права, взяв в заложники дипломатов, затем напугали всех «экспортом исламской революции» и глобальной поддержкой террористов, а теперь угрожают миру своей ядерной программой, превратившейся в головную боль всего международного сообщества.

Можно провести много параллелей между нынешней ситуацией и той, 30-летней давности. Американский фактор, уже в контексте ядерного противостояния, по-прежнему играет ведущую роль в жизни Ирана (как внутри-, так и внешнеполитической). По-прежнему «крышеватели» тегеранских мулл находятся в основном в Москве. И по-прежнему все плюсы от этого «крышевания» получают только «крышуемые», искусно «разводящие» и «подставляющие» свою «крышу». Однако, похоже, что известная марксова формула о повторяемости истории может и не срабтать – на этот раз история грозит обернуться не фарсом, а еще одной, но более страшной трагедией.

Как антишахская революция стала исламской

Сегодня уже ясно, что захват посольства США в Тегеране преследовал в первую очередь внутриполитические цели. В 1979 году силы, захватившие власть после бегства шаха Мохаммеда Реза Пехлеви (15 января) и возвращения в Иран аятоллы Рухоллы Хомейни (1 февраля), представляли собой широкую коалицию – от прозападных либералов в лице нового премьера Мехди Базаргана до коммунистов из партии ТУДЕ и леваков из «федаинов иранского народа». Всех объединял лишь лозунг «Долой шаха!», и совсем не факт, что в те дни абсолютное большинство иранцев поддерживало лозунги исламизации страны, с которыми выступали «хомейнисты». Хорошо известно заявление одного из лидеров «федаинов иранского народа»: «Мы не для того избавились от диктатуры шаха, чтобы установить диктатуру мулл».

Аятолла Хомейни во Франции за несколько дней до возвращения в Тегеран, 1979 г.

«Хомейнисты», безусловно, были одной из ведущих сил, но не господствующей. К тому же и в их рядах имелись различия – будущий президент Ирана Абольхасан Банисадр, например, был сторонником более умеренных форм исламизации, что стоило ему впоследствии президентского поста. Хомейни, не терпевшего компромиссов на пути достижения поставленных целей, подобный плюрализм, конечно же, не устраивал. Ему, как по идеологическим, так и по политическим соображениям, было просто необходимо столкновение с Америкой – в первую очередь для того, чтобы дискредитировать и убрать с политической арены политических противников, как правого, так и левого толка, вычистить ненадежных «попутчиков», мобилизовать и сплотить сторонников, да и всю иранскую нацию. Резкое обострение отношений с ненавистным «большим шайтаном» предоставляло для этого отличные возможности.

В те дни было, конечно, несложно предсказать обострение борьбы в стане ниспровергателей шахского режима – формулу «Революция пожирает своих детей» никто не отменял. Но то, что Хомейни пойдет на столь отчаянный разрыв с США, да еще в форме грубейшего попрания одной из основополагающих норм международного права, наверное, не предполагал никто. Более того, аналитики в Вашингтоне всерьез рассуждали, что новые силы, пришедшие к власти в Иране, в общем, вполне лояльны США – дескать, от экономических реалий никуда не уйти, ведь Америка занимает исключительное положение в иранской экономике, а среди участников революции немало сторонников демократии западного образца, тот же Базарган, например. К тому же дипломатические отношения между Ираном и США формально сохранялись, а потому посольство в Тегеране продолжало работать. Правда, секретные документы дипломаты начали уничтожать еще 9 февраля – после того, как шахская армия капитулировала перед восставшими.

Между тем, Хомейни нужен был только предлог, и он его получил. 22 октября шах прибыл в Нью-Йорк - для лечения. В Иране это сообщение спровоцировало взрыв возмущения, впрочем, умело организованный. 31 октября Тегеран направил в Вашингтон ноту протеста и потребовал выдачи шаха. Не прошло и пары дней после американского отказа, как уже 4 ноября около 400 студентов ворвалось в посольство США. Никаким спонтанным актом народного возмущения захват, конечно же, не был. Уже тогда очевидцы событий с удивлением констатировали, что у участников штурма были подробные планы посольства США, и действовали студенты по заранее намеченному плану.

По мировым телеканалам пошли шокирующие кадры: 66 американцев (63 дипломата и трое обычных граждан) со связанными руками и завязанными глазами стояли на коленях на посольской лужайке, а захватчики грозили предать их «исламскому суду» по обвинению в шпионаже. Взамен они требовали выдать бывшего шаха и вернуть «награбленное» им имущество. Вот такого никто не ожидал - ведь дипмиссии во всех странах обладают священным правом экстерриториальности и неприкосновенности, его соблюдают, даже если страны находятся в состоянии войны. Правда, в Иране свои традиции - достаточно вспомнить зверскую расправу над Грибоедовым. Но все же это было давно, а из новейшего времени на память приходит только арест большевиками послов стран Антанты в 1918 году из-за так называемого «заговора Локкарта». Но большевики они на то и большевики…

Как бы там ни было, но захват посольства, означавший окончательное превращение антишахской революции в исламскую, позволил блестяще решить задачу «консолидации» общества - уже на следующий день Базарган, обвиненный Хомейни в потворстве США, ушел в отставку, началась чистка госаппарата. Тема заложников была активно использована в ходе президентской кампании Банисадра, являвшегося тогда ставленником Хомейни, а затем позволила «хомейнистской» Партии исламской республики получить в парламенте большинство, закрепив тем самым за аятоллой господствующие позиции в законодательной власти. Впоследствии это помогло сместить с поста ставшего «ненадежным» Банисадра и развернуть кровавые репрессии как против правой, так и левой оппозиции, подавив любые попытки сопротивления, в том числе и вооруженного (в частности, со стороны леваков из «Моджахеддин-э-Хальк»). Вот так, быстро и решительно, был «унифицирован» теократический режим, основы которого были сформулированы лично аятоллой Хомейни и закреплены в конституции Исламской Республики Иран, принятой в декабре 1979 года.

«Исламское правление»

В центр нынешнего государственного устройства Ирана аятолла Хомейни поставил свою концепцию «велайят-е факих» или «хокумат-е-эслами» («исламское правление»). Она опирается на следующую шиитскую догму: законным руководителем исламской общины (уммы) является только «подлинный имам» - прямой потомок четвертого халифа Али и дочери пророка Мухаммеда Фатимы, который находится пока в скрытом состоянии – «махди», но неминуемо явится миру, чтобы установить царство справедливости. Отсюда Хомейни сделал вывод, что до объявления «скрытого имама» руководство общиной должно осуществляться богословами, которым как бы передоверяется способность правильного толкования Корана. Вся же полнота власти должна быть сосредоточена в руках образцового богослова, духовного лидера страны – факиха (рахбара), который в качестве высшей инстанции обладает совершенным знанием.

Отсюда строго персонифицированный характер основанного на «велаят-е факих» правления. Главным звеном этой системы является духовный лидер (первоначально аятолла Хомейни, а после его смерти в 1989 году – аятолла Али Хаменеи). Статьей 110 иранской конституции ему предоставлены беспрецедентные права в области законодательной, исполнительной и судебной властей, решении вопросов войны и мира, назначении и смещении должностных лиц и т.д. Если встает вопрос о полномочиях духовного лидера, то его следует рассматривать в свете дискуссии о целесообразности следования «велайят-е факих». И каждый новый руководитель исламской республики должен подтвердить свою приверженность этой концепции.

Став «путем всенародного признания» (статья 107 конституции) первым духовным лидером Ирана, Хомейни осуществлял функции высшего правления уммой, и его указания (фетвы) по конституции были обязательны для исполнения всеми гражданами. Для мусульман страны это был также и религиозный долг, поскольку фетва есть предписание факиха.

Духовный лидер стоит во главе жесткой иерархической пирамиды власти. Все ее уровни выстроены так, что решающую роль играют религиозные деятели. Самая высшая после духовного лидера инстанция - «Совет экспертов» («Наблюдательный совет» или «Совет по охране конституции»), состоящий из знатоков шариата. Из 12 его членов 6 выдвигаются парламентом, а остальные назначаются духовным лидером. В задачу Совета входит проверка решений парламента на предмет их соответствия шариату. По сути, этот орган имеет право вето в отношении любого решения исполнительной и законодательной власти.

В конституции Ирана (статьи 58 и 114) говорится, что президента страны и членов парламента-меджлиса («Маджлес-е шоура-йе эслами» - «Собрания исламского совета») выбирает народ, но и президент, и парламент по существу призваны лишь оформлять соответствующее толкование положений шариата, а исполнительные органы – следить за выполнением вытекающих из толкования предписаний. Да и в парламенте религиозные деятели составляют большинство, а потому меджлис выполняет зачастую не законодательные, а служебные функции – поиск в «священных источниках» установлений, которые отвечали бы на возникающие жизненные проблемы.

После свержения шаха значительная часть иранского общества находилась в состоянии эйфории. Многим казалось, что с устранением «антиисламской» монархии и установлением «подлинно исламской» системы правления решатся все проблемы - исчезнет коррупция, на основе шариата люди станут жить нравственн, доходов от нефти хватит на то, чтобы путем справедливого распределения гарантировать населению высокий уровень жизни, сделать бесплатными основные социальные услуги. Но довольно скоро выяснилось, что до всего этого еще очень далеко.

«Благодарность» за заступничество

Захват посольства и зрелище поставленных на колени заложников стало огромным унижением для США. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы выполнить требования фанатиков-террористов. Необходимо было ответить, при этом ответить так, чтобы навсегда отбить охоту вести себя подобным образом в отношении Америки. В США все громче зазвучали требования наказать Иран. В результате иранские авуары в Америке были арестованы, на торговлю наложено эмбарго, а в Персидский залив отправилась эскадра ВМС США во главе с авианосцами. Но самым главным и при этом самым сложным было все-таки спасти заложников (после того, как иранцы отпустили женщин и темнокожих американцев, их осталось 53). Однако после легендарной операции по освобождению заложников израильскими «коммандос» в угандийском эропорту Энтеббе 4 июля 1976 года, многим в США казалось, что невыполнимых задач просто не существует.

Угроза американского удара по Ирану становилась все реальнее, но тут у тегеранских мулл появился совершенно неожиданный и абсолютно идеологически чуждый защитник – СССР. При этом кремлевских старцев абсолютно не смутили откровенно террористические методы тегеранского режима и попрание захватчиками принципов дипломатической неприкосновенности. Видимо, сказалось духовное родство с большевиками образца 1918 года. 5 декабря 1979 года в «Правде» появилась статья «Проявлять благоразумие и сдержанность», где говорилось: «Со страниц американской печати и с трибуны конгресса можно слышать заявления и призывы один воинственнее другого. Раздаются требования «наказать», энергично «покарать» и «проучить» Иран. Утверждают, что это происходит в ответ на противоречащее нормам международного права задержание в качестве заложников персонала посольства США в Тегеране. Бесспорно, захват американского посольства сам по себе не соответствует Международной конвенции об уважении дипломатических привилегий и иммунитета. Нельзя, однако, вырывать этот акт из общего контекста американо-иранских отношений, забывать о действиях США в отношении Ирана, которые никак не согласуются с нормами права и морали... Бесспорность принципа неприкосновенности дипломатических представительств не может служить оправданием и еще меньше предлогом для нарушения суверенитета независимого государства - другого принципа, составляющего сердцевину всего международного права».

Эта статья являлась неофициальным предупреждением Аиерике, вскоре же появилось и вполне официальное и гораздо менее двусмысленное заявление ТАСС, где предупреждения подкреплялись ссылками на старый договор между РСФСР и Ираном от 1921 года, который был использован в 1941 году для ввода советских войск в северный Иран. А 27 декабря началось советское вторжение в Афганистан, одним из побудительных мотивов к которому явно были и события в Иране. Так как на Западе опасались броска советских войск через Иран к Персидскому заливу, то заговорили о возможности третьей мировой войны.

Есть версии, что провал в апреле 1980 года американской операции «Орлиный коготь» (по освобождению заложников) объяснялся в том числе и усилиями советских спецслужб, в частности, речь идет о неожиданном появлении в безлюдной пустыне некого бензовоза рядом с местом высадки группы «Дельта». Его, уничтожение десантниками демаскировало группу и стало одной из причин невозможности продолжения операции.

В любом случае Кремль не дождался благодарности от Хомейни за свое заступничество. Напротив, после вторжения в Афганистан тегеранские властители поместили СССР в число «шайтанов», а в годовщину ввода «ограниченного контингента» тегеранские муллы задумали проделать с советским посольством в Тегеране то же самое, что и с американским. 27 декабря 1980 года огромная толпа ворвалась на территорию посольства СССР в Тегеране. К жилым домам дипломатов толпа не пошла, а сосредоточилась на особняке, где в 1943 году проходила Тегеранская конференция и разгромила это историческом здание. У Москвы была информация, что планировали не просто погромить, а захватить посольство СССР, поэтому заранее даже уничтожили все секретные документы. Пришлось отправить иранскому руководству конфиденциальные предупреждения о возможности жестких ответных мер. По некоторым данным, среди инициаторов плана захвата советского посольства был и Махмуд Ахмадинежад - тогда видный студенческий активист, причастный к захвату посольства США. Но после демарша из Москвы его пыл быстро охладили.

В целом же весьма характерно, что после ослабления угрозы американского удара Хомейни заговорил о недействительности советско-иранского Договора 1921 года и необходимости борьбы не только с империализмом, но и с коммунизмом («и с большим, и с малым шайтаном»).

Экспорт исламской революции

Провал операции «Орлиный коготь», стоивший Картеру поражения на президентских выборах, вынудил США пойти на переговоры, результатом которых стало соглашение об освобождении заложников, достигнутое при посредничестве Алжира. Заложников отпустили 20 января 1981 года, в день инаугурации Рональда Рейгана, в обмен на размораживание иранских зарубежных активов на сумму в 8 млрд. долл. США к тому же передали Ирану военное имущество на 400 млн. долл., а также оборудование и товары, ранее закупленные Ираном, на 500 млн. долл.

Разумеется, завершение истории с заложниками было представлено иранской пропагандой как «величайшая победа ислама» и «сокрушительное поражение» США. Именно так это и было воспринято большинством мусульман, что сразу принесло Ирану немыслимый ранее авторитет и поставило под сомнение неформальное лидерство Саудовской Аравии в мусульманском мире. В свою очередь эйфория от унижения США привела к тому, что иранское руководство развернуло за рубежом прямо-таки бешеную пропаганду идей Хомейни об исламском образе жизни, как единственно верной альтернативе безбожным капитализму и коммунизму, и вплотную приступило к «экспорту исламской революции».

Теория «экспорта исламской революции» была сформулирована еще в 1971 году - в работе аятоллы Хомейни «За исламское правительство». Там говорится: «Мы должны поддерживать всех угнетенных мира. Мы должны приложить все свои усилия для экспорта принципов нашей революции на весь мир и отбросить мысль о том, что не будем экспортировать нашу революцию, так как ислам не ставит различия между мусульманскими странами и защищает всех угнетенных мира».

Юридически концепция «экспорта», мотивированная «подлинно исламским» характером иранского государства, была закреплена в конституции 1979 года. Так, в ст.11. говорится: «В соответствии с аятом из Священного Корана, мусульмане считаются единым народом, правительство Исламской Республики Иран должно проводить свою генеральную политику на основании единства и солидарности исламских народов, а также стремиться к осуществлению политического, экономического и культурного союза в исламском мире». Отсюда следует, что иранская политическая модель является образцом для любой мусульманской страны, а это, в свою очередь, служит обоснованием особой иранской мессианской роли в мире - роли носителя истинной исламской государственности. Политическое содержание концепции - стремление к созданию великого всемирного исламского общества под эгидой Ирана путем экспорта исламской революции, являющейся неизбежным следствием антагонизма между угнетенными («обездоленными») и угнетателями («высокомерными»), разделенными по оси «Север-Юг».

В своем обращении к иранским дипломатам в январе 1981 года Хомейни говорил: «Мы распространяем нашу революцию по всему миру, поскольку наша революция исламская. Пока во всем мире не победит ислам, борьба будет продолжаться. Вы должны активно работать, чтобы экспортировать нашу революцию туда, где вы находитесь. Экспорт революции означает, прежде всего, приход к власти обездоленных и устранение антинародных правительств». При этом особое место отводилось и отводится призыву следовать «шахадату» (самопожертвование в борьбе за веру). Хомейни учил: «Красная смерть во много раз лучше черной жизни. Мы сегодня нуждаемся в «шахадате» с тем, чтобы завтра наши дети с гордостью противостояли миру безбожия... Кровь, пролитая во имя «джихада», делает ислам еще более блестящим и дает душу потомкам».

Созданному в Иране «Революционному исламскому совету» было рекомендовано координировать действия проиранских организаций за рубежом. Совет направлял своих активистов в различные мусульманские страны, где они занимались революционной пропагандой, особенно среди молодежи. Именно влиянию Ирана приписывают массовые беспорядки того периода в Мекке во время хаджа, активность радикальных организаций в Катаре, Кувейте и на Бахрейне, в Ливане, Египте, Алжире.

Правящим режимам, естественно, не могли понравиться раздававшиеся из Тегерана обвинения в том, что руководство большинства мусульманских стран отошло от праведного исламского пути, погрязло в коррупции и ради материальной выгоды установили тесные связи с Западом и СССР. Еще больше не нравились им иранские призывы к «обездоленным мусульманским братьям» подняться на борьбу и установить в своих странах «истинно исламское правление», подкрепленные иранской финансовой помощью и поставками оружия террористическим группировкам. В результате, когда осенью 1980 года Саддам Хусейн напал на Иран с целью отторгнуть от него провинцию Хузестан, и началась 8-летняя ирано-иракская война, арабские страны (за исключением Сирии), подержали Ирак.

Однако война с Ираком не прекратила иранского «экспорта революции» ни в арабские страны, ни в другие исламские и даже неисламские регионы мира. Одним из важнейших направлений иранской внешнеполитической активности стал Афганистан, где еще с момента советского вторжения иранцы оказывали поддержку афганским моджахедам. Распад СССР открыл перед Тегераном дополнительные «экспортные» возможности, прежде всего по заполнению «вакуума», создавшегося после краха коммунизма в исламских регионах бывшего СССР.

Еще в 1989 году, предвидя крушение СССР, Хомейни отправил послание Горбачеву, в котором призвал его пересмотреть политику «заключавшейся в отречении общества от Бога и религии». Далее он так и написал: «Исламская Республика Иран как самый могущественный оплот исламского мира может с легкостью заполнить вакуум, образовавшийся в идеологической системе» советского общества. После распада СССР один из виднейших иранских идеологов, соратник Хомейни Джалалетдин Фарси говорил: «После исламской революции в Афганистане начнется истинная всемирная исламская революция. Мы инспирируем третью исламскую революцию в Центральной Азии».

Настоящую пробу своих сил Тегеран устроил во время гражданской войны и последующих политических неурядиц в ираноязычном Таджикистане, где оказал прямое и косвенное (через Афганистан, с помощью тамошней шиитской группировки «Хизб-и-вахдат») воздействие на события. Естественно, он был на стороне исламистской оппозиции, и не без иранского участия, как пропагандистского, так и непосредственного, на территорию Афганистана были уведены десятки тысяч таджикских беженцев, которые должны были позднее сыграть ту же роль, что и афганские беженцы, осевшие в свое время в Пакистане.

Особая иранская активность наблюдалась также в Самаркандской и Бухарской областях Узбекистана, где проживают несколько миллионов таджиков. По мнению ряда экспертов, иранская исламистская пропаганда, которая с каждым годом приобретала в постсоветских мусульманских государствах все больший размах, целенаправленно содействовала разжиганию межнациональной розни, вызывая тем самым отток российских специалистов и уменьшая влияние России. Кроме того, относительно высокий уровень технического развития позволял Ирану постепенно замещать своим персоналом российских специалистов в нефтегазовой промышленности Азербайджана и Туркменистана.

Естественные «ограничители»

Однако «экспорт исламской революции» изначально имел в мусульманском мире ряд очень сильных и абсолютно объективных «ограничителей». Дело в том, что, в отличие от большинства арабов, турок и народов бывшей советской Средней Азии, придерживающихся суннитской версии ислама, иранцы (персы) – шииты (помимо Ирана, шииты составляют большинство лишь в Ираке, Бахрейне и Азербайджане). Иранская культура впитала в себя огромное культурное наследство древней Персидской империи, где господствовала языческая религия – зороастризм, которую до сих пор исповедует некоторая часть персов. Зороастрийско-персидская культура имеет ярко выраженную монархическую традицию, что и позволило персам принять особую версию ислама - шиизм, с его культом «священного рода» имамов, последний из кторых скрыт в веках и объявит себя в конце времен. Для последовательных суннитов такой ислам – почти язычество. А для ваххабитов, господствующих, например, в Саудовской Аравии, это вообще жуткая ересь, которую нужно беспощадно искоренить.

Поэтому вбрасываемые Тегераном лозунги «мировой исламской революции» были враждебно встречены не только правящими суннитскими режимами, что естественно, но и противостоящими им суннитами-фундаменталистами, начиная с «братьев-мусульман», талибов и кончая вахаббитами, действующими под эгидой «Аль-Каиды». Они не рассматривают «экспорт революции» как экспансию ислама вообще, для них это экспорт именно шиитского ислама, то есть ереси, а режим, установившийся в Иране – режим еретический.

Надо сказать, что и действия другой стороны не отличаются особой «политкорректностью», что не оставляет сомнений в иллюзорности иранского исламского «универсализма». Ведь сунниты в Иране низведены до уровня нелегального меньшинства. Достаточно сказать, что если в меджлисе из милости зарезервированы места для трех других «традиционных» религий Ирана – зороастризма, христианства и иудаизма (выживающих там только «по наследств»у), то для суннитов там места нет. Выходит, что для тегеранских теократов неисламские конфессии оказываются более легальны, чем самая крупная исламская конфессия в мире. Кстати, подобное отношение шиитских и суннитских фундаменталистов друг к другу очень схоже с отношением русских православных фундаменталистов к инославным христианам. Они гораздо более враждебны, например, к «западным» христианам (католикам и протестантам), чем к «коренным» мусульманам, буддистам и язычникам. Если же вернуться к шиитским и суннитским фундаменталистам, то дополнительным и весьма сильным стимулом к взаимной враждебности является то, что они рассматривают друг друга как главных конкурентов в борьбе за монопольное руководство борьбой за «всемирное торжество подлинного ислама». А всем им нужна именно монополия, на меньшее они не согласны.

Еще в 80-е годы влияние Ирана, скажем, в Афганистане сильно сдерживалось тем обстоятельством, что большинство тамошних мусульман составляют сунниты, а шииты на 90% представлены этносом хазарейцев, в первую очередь всегда отстаивавших свои национальные, а не религиозные права перед лицом более крупных этносов – пуштунов, таджиков, узбеков, туркменов. Лишь после ухода из Афганистана советских войск в 1989 году афганским шиитам удалось объединить свои 8 партий в одну проиранскую «Хизб-и вахдат».

Стремительный выход на политическую арену талибов в начале 90-х годов в Тегеране встретили без особой симпатии, тем более, что за талибами первоначально стояли пакистанские генералы – носители «просвещенного» суннитского исламизма, которые у тегеранских мулл тоже симпатий не вызывали. Талибы, со своей стороны, немедленно зачислили Иран в число своих главных врагов, и с тех пор ирано-талибские отношения только обострялись. Одним из самых последних свидетельств тому считается убийство 18 октября этого года в провинции Систан и Белуджистан генералов и офицеров из иранского Корпуса стражей исламской революции (КСИР), совершенное боевиком-смертником из суннитской группировки «Джундалла», тесно связанной с талибами. Были сообщения, что Вашингтон и Исламабад в случае успешного завершения операций пакистанской армии против талибов в Южном Вазиристане намерены использовать «умеренное» крыло Талибана против Ирана.

Изначально не сложились отношения у Тегерана и с другим представителем суннитского исламизма - Осамой бин Ладеном, являющимся к тому же близким другом талибов. Как это не парадоксально, но Тегеран осудил «гибель невинных американских граждан» во время террористической атаки на США 11 сентября 2001 года и неоднократно обвинял бин Ладена в «злоупотреблении исламом». Это, правда, не помешало Ирану выступить против американских военных акций в Афганистане и даже в Ираке, где США смели смертельного врага иранских фундаменталистов – Саддама Хусейна.

Вместе с тем именно Ирак стал ареной наиболее непримиримого суннитско-шиитского противостояния, включая борьбу между «Аль-Каидой» и «клиентами» Тегерана из числа иракских шиитов в лице муллы Моктады аль-Садра. Взрыв суннитскими террористами шиитской «золотой мечети» Аль-Аскари в Самарре несколько лет назад едва не вызвал начало полномасштабной войны между суннитской и шиитской общинами Ирака. Террористические же атаки продолжаются до сих пор. Ведь лидер иракской «Аль-Каиды» Абу Мусаба аль-Заркави, впоследствии уничтоженный американцами, неоднократно обращался к бин Ладену с посланиями, в которых, обвиняя шиитов в «сговоре с США и Израилем», призывал начать и против них «войну за веру». Шииты, по его словам, – это «самое большое зло человечества, притаившиеся змеи, высокомерные и злобные скорпионы, шпионящие враги, чье «предательство вырезано на лбу истории».

Насчет сговора с Израилем и США аль-Заркави, конечно, погорячился, но вот то, что в случае распространения Тегераном шиитской «исламской революции» на территорию Ирака, суннитам не поздоровится, совершенно очевидно. О подлинных же чувствах, испытываемых в Тегеране по отношению к своим исламским братьям из числа суннитов, рассказывал, например, президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский. По его словам, ради достижения главной цели – уничтожения Израиля, скажем, с помощью ядерного оружия, Иран готов пожертвовать живущим на израильской территории мусульманским населением. «В частных разговорах, - заявил Сатановский, - иранские товарищи откровенно говорят по адресу суннитов: «Пусть эти собаки ответят за все, а истинно верующие среди них пусть станут шахидами».

Провозглашенный Тегераном «исламский интернационализм» не смог устранить с пути «экспорта исламской революции» еще один естественный «ограничитель» - этнический. Например, во время ирано-иракской войны тот простой факт, что персы – не арабы, сыграл главную роль в привлечении симпатий подавляющего большинства арабов на сторону Ирака. К тому же исторически между арабами и персами сложились весьма непростые отношения, и для многих арабов не секрет, что среди персов бытует представление о своем «арийском» превосходстве над арабами-семитами.

С конфессиональным и этническим «ограничителями» иранцам в полной мере пришлось столкнуться также в странах Центральной Азии. После 70 лет советской власти здешний ислам стал по большей степени бытовым, то есть преимущественно носил характер системы нормативов санкционированного шариатом бытового поведения и семейных отношений. Да и исторически в Центральной Азии, особенно в Казахстане и Киргизии, преобладает умеренный ислам суннитского толка, органично сочетающийся с верностью традиционным доисламским обрядам. Поэтому для шиитского Ирана весьма затруднительно налаживать здесь религиозные контакты с прицелом на установление религиозно-государственного устройства по иранскому образцу.

В таких же странах, как Узбекистан и Таджикистан, где религиозное возрождение происходило довольно-таки бурно, иранская разновидность фундаментализма сталкивалась с конкуренцией суннитских фундаменталистских идей, привносимых иностранными миссионерами и местными выпускниками исламских учебных заведений Турции, Пакистана, Египта, и Саудовской Аравии.

Тегеранские деятели, безусловно, должны учитывать и потенциально жесткую реакцию светских лидеров стран Центральной Азии, во многом сохранивших в сознании элементы советской идеологии. На первых порах эти лидеры широко использовали исламское возрождение в своих популистских целях. Но уже в начале «исламского бума», власти почувствовали опасность роста мусульманского фундаментализма, который они прямо увязывали с иранским влиянием. А события в Таджикистане, где исламисты были одной из главных сил, ввергнувших страну в гражданскую войну, явились тем импульсом, который подвиг центральноазиатских руководителей на свертывание политики поощрения ислама.

Более того, постепенно в государствах Центральной Азии с самим фактом развития связей с Ираном начали ассоциировать опасность проникновения исламского фундаментализма. Следствием стало резкое ужесточение религиозного законодательства, имеющее целью поставить под полный контроль государства религиозную жизнь и зарубежные религиозные контакты. К тому же центральноазиатские лидеры понимали, что чрезмерное сближения с Ираном может вызвать недовольство США, считающих эту страну террористическим государством.

Проведение Ираном откровенного курса на «экспорт исламской революции» осложнялось и этническим фактором – в Тегеране опасались роста популярности в этом, преимущественно тюркоязычном регионе новой модификации пантюркизма, источником которого могли стать, как давний региональный соперник Турция, так и суннитский фундаментализм. Надо сказать, что сам по себе этнический фактор имеет для Ирана двоякое значение: с одной стороны, это угроза сепаратизма собственно в Иране (например, в курдских, азербайджанских и арабских районах). С другой - возможность влиять через этническую близость на ситуацию в соседних странах (как в случае с Таджикистаном). Иногда этнический фактор вызывает прямо-таки парадоксальные последствия – Иран, окруженный с севера и запада «тюркской дугой», в карабахском конфликте поддержал не мусульманский Азербайджан, а христианскую Армению, являющуюся своего рода «брешью» в этой «тюркской дуге». В Баку, кстати, такую позицию расценили, как намерение Тегерана (под предлогом посредничества в урегулировании карабахского конфликта) оторвать Азербайджан от родственной Турции и поглотить его, делая ставку на внедрение туда исламского фундаментализма.

В сложившихся условиях Тегеран был вынужден «скорректировать» свою «экспортную» политику, отказавшись от использования шокирующих заклинаний. В чисто практическом плане это выразилось прежде всего в желании «не светиться». Например, в вопросах, касающихся интересов России. Скажем, на северокавказском направление, хотя, безусловно, Тегеран никогда не ослаблял и не ослабляет своего внимания к Северному Кавказу, сохраняя за собой возможность в случае чего активно подключиться к развитию ситуации. Подобная «деликатность» объяснялется своеобразным прагматизмом иранского руководства, прозорливо допускавшим, что при определенном раскладе Москва может стать союзником Тегерана – как на глобальном (в плане все того же «крышевания» от американского удара), так и на региональном уровне – в той же Центральной Азии, помогая противостоять США, Великобритании и Турции (в том числе и через такие организации, как ШОС). Впрочем, союзником только временным, хотя бы потому, что, с точки зрения Тегерана, возможности России надолго сохранить здесь свое влияние весьма ограничены.

Да, и сам Иран готов поспособствовать «уходу» России - огромные запасы нефти и газа позволяют ему рассчитывать на установление собственного контроля над нефтяной политикой региона. Главной целью Тегерана, как считают эксперты, является перехват новых проектов по разработке газовых и нефтяных месторождений в Центральной Азии и Закавказье с целью направления основного потока энергоносителей на юг через Иран, в том числе и поставок газа и нефти в обход России на Украину и в страны Европы.

Вторая волна «экспорта»

Стилистическая корректировка иранской политики в середине 90-х годов породила благодушные рассуждения на тему отхода иранского руководства «от теории и практики экстремизма и присоединения к приверженцам умеренного исламизма». Политику президентов Ирана Али Акбара Хашеми-Рафсанджани (1989-1997) и Мохаммеда Хатами (1997-2005) многие, как в Европе, так и в России, стали рассматривать как «либеральную». Хашеми-Рафсанджани, в частности, приписывали намерение сократить финансовую помощь проиранским радикалам, преобразовать исламистские группировки в более-менее пристойные политические партии. Подыгрывая этим настроениям, иранские лидеры даже придумали понятию «экспорт исламской революции» новую идеологическую оболочку. Как заявил министр иностранных дел Али Акбар Велаяти, «экспорт исламской революции является понятием культурным и духовным. Этот курс не реализуется насильственным путем и не может быть остановлен силой.»

Однако все эти идеологические изыски были не более чем словесными эвфемизмами. Впрочем, стратегия Ирана в любом случае определялась не президентами-«либералами», а упертыми клерикалами во главе с аятоллой Хаменеи, который с завидной регулярностью дезавуировал «либералов», заявляя, то «экспорт исламской революции является постоянной заботой». Да, и от «задела», который, несмотря на все конфессиональные и этнические «ограничители», был создан во время первой волны «экспорта революции», никто отказываться не собирался.

Наибольших успехов еще в 80-е годы удалось добиться в Ливане, где был создан главный плацдарм иранского влияния в арабском мире в лице шиитской террористической организации «Хезболла». Причем создавался этот плацдарм в тесном сотрудничестве с Сирией, которая позволила разместить иранских «стражей исламской революции» в контролировавшейся ею долине Бекаа. Недаром Хомейни в 1982 году даже издал специальную фетву, в соответствии с которой стоящие у власти в Сирии алавиты во главе с Хафезом Асадом были признаны «правильными» мусульманами-шиитами.

При помощи Иран активно способствовал появлению палестинских религиозно-политических организаций, которые, не смотря на принадлежность к суннитам, используют в своих идеологических установках иранскую концепцию «исламского правления». В качестве наиболее яркого примера можно назвать палестинский «Исламский джихад», а также ХАМАС, чьи связи с Ираном стали особенно тесными в самое последнее время. Именно под воздействием иранских пропагандистских усилий, часть палестинцев, которым особенно импонировали настойчивое непризнание Тегераном права Израиля на существование и иранские призывы к его уничтожению, разочаровалась в палестинских организациях националистического толка, посмевших вступить переговоры с «сионистским врагом».

Как раз в те годы, когда особые надежды возлагались на отход иранского руководства от экстремистской практики «экспорта исламской революции», СМИ арабских стран сообщали об организованных иранскими спецслужбами инструктивных встречах с представителями исламистских группировок, действующих в странах Ближнего Востока и Центральной Азии.

В частности, на одну из таких встреч, состоявшуюся в конце 90-х годов в Тегеране, якобы съехались представители более чем 30 группировок общим числом в две с половиной тысячи. Сообщалось также, что на территории Ирана действуют несколько лагерей, где проходят подготовку более 900 иностранных боевиков-исламистов. Сообщалось и имя офицера иранской разведки, руководившего этими центрами - Ахмад Мирзанда. А еще 17 лагерей, также под иранским контролем, по данным СМИ, находилось на территории Судана. Называлась также сумма в 500 млн. долл., которую Тегеран ежегодно выделяет зависимым от него исламистским группировкам, действующим не только в исламском мире, но и за его пределами – от Филиппин до Европы и обеих Америк.

Пиком иранской «либерализации» стало президентство Мохаммеда Хатами (1997-2005), который ввел в политический лексикон Ирана понятие «исламская демократия» и заявил, что намерен добиваться построения «гражданского общества» в рамках существующего исламского строя. Хатами также выступил с инициативой «Диалог между цивилизациями», что получило поддержку и признание ООН. Предпринимались попытки провести либеральные реформы в экономике, усиливающие рыночные начала. Но все это моментально вызывало энергичное противодействие правящих клерикалов. Так, аятолла Хаменеи в одном из выступлений заявил: «Сейчас - не время для экономических реформ. Главное - исламская культурная революция, цель которой - дать отпор нашествию западной культуры». Было запрещено исполнять произведения Моцарта и Баха, а также накладывать грим на лицо. При этом Хаменеи предупредил, что любое произведение искусства, не превозносящее культурные ценности исламской революции, «не является произведением искусства».

«Либерализация» оказалась иллюзией, явно надвигалась вторая волна «экспорта исламской революции». Неизбежность этого была обусловлена всеми теми трансформациям, которые пережил Иран после исламской революции. С тех пор, как в VII веке зороастрийский Иран Сасанидов пал под ударами арабов, исламистский прессинг в этой стране не был таким всеобъемлющим. В этом заключается современная иранская специфика – ислам здесь понимается не как «наследие предков», а как целостное универсальное мировоззрение, определяющее буквально все стороны жизни и требующее распространения по всему миру. Отсюда запрет женщинам выходить из дому без хиджаба, запрет несумульманам занимать высшие государственные должности, запрет всех интернет-сайтов, признанных «антиисламскими», автоматические фильтры на электронной почте, запрет западной музыки, алкоголя и многого другого. Любые нарушения этих запретов караются очень строго, а, скажем, нарушение запрета на проповедь христианства карается смертью. И вообще, Иран занимает второе место в мире (после Китая) по количеству ежегодных казней.

При всем этом Иран – это вовсе не традиционное и архаичное общество, а именно современное общество, в котором победили крайние фундаменталисты и попытались осуществить «модернизацию на основе традиции». В итоге установлен тоталитарный, революционно-фундаменталистский режим, который в принципе не может существовать без ежедневной идеологической мобилизации. Особенно в условиях, когда обещанное царство справедливости не наступает, и все больше людей разочаровывается в результатах «справедливого распределения», при котором львиная доля доходов достается захватившим господствующие позиции клерикалам – тем самым, которые в свое время яростно обличали коррумпированность шахского режима. Западная культура, а также нежелательная информация, между тем, проникают сквозь все интернет-запреты и естественным образом «разлагают» население, прежде всего интеллигенцию и молодежь, уставших от всепроникающего клерикального диктата, регулярных идеологических вздрючек и бесконечной конфронтации с Западом.

Ответом на эту усталость стал приход в президентское кресло Махмуда Ахмадинежада, поддержанного ортодоксальным духовенством и традиционалистскими низами общества, особенно чувствительными к демагогии режима. Сразу после своего избрания в 2005 году этот невзрачный и, скажем так, странноватый выходец из низов, бывший мэр Тегерана и организатор погромов иностранных посольств, вместо скучных экономических реформ посулил всем «новую исламскую революцию» и «создание условий для становления всемирной справедливой власти путем нового возвышения исламской цивилизации».

Казалось, Ахмадинежад задался целью переплюнуть своими шокирующими заявлениями самого Хомейни. Словно решил подтвердить все обвинения в том, что Иран хочет стать «третьим рейхом XXI века». Новый иранский президент конкретизировал давний лозунг о необходимости уничтожения Израиля, заявив, что его нужно «стереть с лица земли». Затем он вызвал отвращение всего цивилизованного мира, объявив Холокост «мифом».

Свое «переизбрание» летом этого года, сопровождавшееся жестоким подавлением массовых волнений, вызванных фальсификациями на выборах, Ахмадинежад ознаменовал подтверждением «планетарных масштабов» исламской революции. При этом он добавил: «И если кто-то думает, что имеющихся в нашем распоряжении организаций и вооруженных сил недостаточно, то он ошибается, поскольку обычная логика неприменима к таким движениям, как это, поддерживаемым волей и милостью Аллаха». Французский философ Бернар-Анри Леви так охарактеризовал это выступление иранского президента: «Эта смесь культа силы и одержимости идеей чистоты есть не что иное, как фашизм. Великая победа, о которой говорит Ахмадинежад, и будущий экспорт исламской революции в мире, о котором уже давно мечтает президент, - это ужасающий проект.»

Имеет смысл привести в этой связи высказывание известного немецкого публициста Бруно Ширра: «В течение последних 50-60 лет каждый египетский, саудовский или сирийский политик говорил о необходимости уничтожения Израиля. Но никто из них не верил всерьез в то, о чем говорил. Если же об этом говорит президент Ахмадинежад или тем более духовный лидер Ирана Али Хаменеи, то можете быть уверены: они верят в то, о чем говорят».

Эсхатология с ядерной начинкой

Итак, мы имеем дело со второй волной «экспорта исламской революции». Для этого Ирана располагает весьма значительными ресурсами. Он контролирует Ормузский пролив, через который идет 90% экспорта нефти из Персидского залива, и располагает вторыми в мире запасами природного газа и четвертыми - нефти. Его экономика - наиболее диверсифицированная в регионе. У Ирана большое население - 70 млн. человек, там есть крупные нацменьшинства (азербайджанцы, курды, арабы, белуджи), через которые можно лоббировать свои интересы в соседних странах. Наконец, у Ирана крупная и достаточно хорошо оснащенная армия, включающая в себя не только собственно вооруженные силы, но и КСИР со своими ВВС и ВМС. При этом КСИР ориентирован не только на защиту режима внутри страны, но и на «экспорт исламской революции». В свою очередь, КСИР имеет при себе ополченческие формрования «Басидж», в рядах которого состоит 90 тысяч добровольцев и 11 миллионов резервистов.

Карта Ирана. Источник - Wikipedia

Нельзя также забывать, что Иран – страна сильнейшей имперской традиции, унаследованной от древнеперсидской державы, простиравшейся от Балкан и Египта до Инда и Центральной Азии. Память об этом сплетается с претензиями на мировое идеологическое лидерство, что в свою очередь служит основанием для идеи мессианского предназначения иранского народа: воплотить в жизнь один из шиитских принципов веры – божественную справедливость. Тот же Ахмадинежад постоянно провозглашает иранцев избранными, имеющими особую миссию.

Безусловно, противоречия между суннитами и шиитами серьезно ограничивают возможности Ирана в его борьбе за лидерство в исламском мире. Однако тегеранским деятелям удается умело подчеркивать свой революционный республиканизм, пусть даже чисто внешний, учитывая почти монархическую природу «хомейнистской» политической модели, чтобы приобретать союзников среди суннитских фундаменталистов – ведь революционный республиканизм, скорее, присущ ваххабитской традиции, но никак не шиитской. На руку Ирану косвенно играет и некоторое размывание границ между суннитским и шиитским исламом – за счет того, что в мусульманском мире в целом начинает доминировать социальный императив «справедливости» и антизападный пафос. Свидетельство тому – появление проиранских организаций среди суннитов и признаки «хомейнистского» общественного уклада, например, у дагестанских ваххабитов.

Разумно ли для России, имеющей рядом с собой такой сгусток пассионарности и мессианских амбиций, помноженных на религиозный фанатизм, делать вид, что «экспорт исламской революции» к ней не относится? Если бы США не висели над Ираном Дамокловым мечом, вполне можно представить, куда прежде всего обратился бы взор тегеранских «экспортеров» – на ближайшую немусульманскую страну, где слишком много свободно пространства. Впрочем, в любом случае трудно признать немыслимой ситуацию, когда «экспорт исламской революции» пойдет в Россию, где для него существуют неплохие условия – европейская открытость и наличие мусульманского населения, настроенного, скажем так, по-разному. Ведь, несмотря на «деликатность» по отношению к российским реалиям, Иран всегда исподволь пытался заработать дивиденды на процессах, происходящих в некоторых регионах РФ, и, в частности, на Северном Кавказе. Не говоря уже о «мягком подбрюшье» России в лице Центральной Азии. В свете наличия у Ирана ядерных амбиций, все это приобретает прямо-таки жуткие контуры.

Здесь не место разбирать, насколько обосновано Иран подозревают в стремлении завладеть ядерной бомбой. Собственно, для серьезных экспертов уже не вопрос, делает Тегеран бомбу или не делает. Все дискуссии сводятся по существу к тому, когда он ее сделает и когда получит средства доставки. На бомбу отводят два-три года, на ракеты с радиусом действия до 6000 километров – лет пять.

23 декабря 2006 года Совбез ООН принял резолюцию, налагающую на Иран экономические санкции, в том числе запрет на поставки продукции и технологий, которые могут способствовать развитию ядерной и ракетной программы Ирана. В ответ, весной 2007 года. Иран объявил о начале «промышленного» обогащения урана. Санкции ужесточались еще два раза, последний раз в марте 2008 года, однако на Тегеран это никак не подействовало (да, по правде говоря, столь «бархатные» санкции на него и не могли подействовать), и на любые, даже самые выгодные для Ирана предложения, в том числе и предложения из Москвы, следовали гневные отповеди, зачастую сопровождавшиеся прямыми угрозами. При этом каждая попытка хоть немного усилить давление на Тегеран наталкивалась на категорическое вето России.

Для чего такое «крышевание» нужно России - ни для кого не секрет. Прежде всего, для того, чтобы насолить Америке. Москва одновременно хочет использовать свои специфические связи с Тегераном как гарантию сохранения за собой статуса одного из ведущих игроков на иранском «поле» и в то же время использовать это влияние как предмет для торга и даже средство шантажа, с помощью которого можно добиться от Запада уступок на других направлениях. Кроме того, и этого тоже никто не скрывает, российский ВПК видит в ядерном и военном сотрудничестве с Ираном перспективный источник дохода. Наконец, любое обострение ситуации вокруг Ирана повышает цены на нефть, что опять же выгодно России.

Неудивительно, что, имея столь надежную «крышу», Иран последовательно ведет свою «сугубо мирную» программу к поставленной цели – обладанию ракетно-ядерным оружием. Правда, некоторые наши эксперты, не говоря уже о руководителях, этого как бы в упор не видят, и все факты об иранском ракетно-ядерном оружии комментируют лишь снисходительными усмешками. Видимо, они уверены, что ранские «Шахабы» могут летать только в одну сторону – на Израиль. Лишь этой осенью, в ходе «перезагрузки» отношений с США и после того, как Иран в очередной раз плюнул в физиономию мировому сообществу (по поводу открытия второго завода по обогащению урана) из Москвы прозвучало что-то вроде осуждения и даже угрозы «лишить сладкого», в частности, зенитной системы С-300.

«Крышуя» Иран, Москва постоянно говорит, что делает это ради ослабления напряженности в регионе. Между тем, такое «принуждение к миру» только приближает войну, причем ровно с такой скоростью с какой Иран движется к обладанию ракетно-ядерным оружием. Потому что, когда он приблизиться к нему на расстояние «вытянутой руки», по нему будет нанесен удар со стороны Израиля. И неизбежность этого абсолютна – ну, просто не могут израильтяне допустить появления ядерной бомбы в руках у фанатиков, грозящих стереть Израиль с лица земли. Можно много разговаривать о том, что будет потом, но это уже другая история. В любом случае хорошего будет мало.

Верность Тегерана в качестве потенциального российского союзника сомнительна – звания «малого шайтана» Москву никто не лишал, к тому же Иран много раз «динамил» Москву - сначала соглашался на ее предложения по ядерной программе, а потом ставил ее в дурацкое положение, заявляя, что ничего подобного не было. Нечто похожее, судя по всему, произошло и с последним российско-французским предложением.

Иран ведет собственную игру и цели его трудно понять, исходя из обычной «европейской» логики. В Тегеране же многим деятелям близка логика эсхатологическая - в духе приближения Страшного суда и вселенского торжества ислама. Ведь одним из оснований государственной идеологии Ирана как раз и является исламский принцип «мо'ад» (вера в Страшный суд). Например, об Ахмадинежаде ходят слухи о его принадлежности к обществу «Ходжатие», которое видит смысл своей деятельности в реализации принципа «чем хуже, тем лучше». То есть следует стремиться к тому, чтобы бедствия достигли своего максимума и деструкция распространилась на весь мир. Тогда придет «скрытый имам» и настанет Судный день. У Ахмадинежада якобы даже случаются так называемые «халват» - встречи со «скрытым имамом». Проверить все это, понятное дело, почти невозможно. Но известно, что нынешний президент совершил церемонию «заключения письменного союза» со «скрытым имамом» и попросил всех чиновников сделать то же самое. В общем, апокалиптика возведена в ранг государственной политики.

Вот это обстоятельство может опрокинуть любые, самые рациональные прогнозы и расчеты возможных вариантов развития ситуации вокруг Ирана. Чтобы не попасть впросак, надо всегда учитывать завет Хомейни: «Красная смерть во много раз лучше черной жизни».

Михаил Калишевский – независимый журналист, публицист, член международного экспертного совета «Ферганы.Ру»